Изгнанники Эвитана [Дилогия] - Ольга Ружникова

О нет, нет, нет!

Юноша натянул бы одеяло на голову — если б помогло!

— Ты уже знаешь, что твои мать и сестра пропали?

Мать? Сестра?

Мысли мешаются в кучу…

Так значит — его не арестуют? Не запрут навеки в Ауэнте? Не казнят на центральной площади Лютены?!

Леону чуть действительно не поплохело. От внезапной, неудержимой волны чистой, пьянящей радости.

Пропали?! Да туда Карлотте и дорога!

— Я получил письмо от настоятельницы Альваренского аббатства святой Амалии. За несколько дней до твоего приезда.

И дядя молчал! Здоровье Леона он берег, как же!

Здоровущий червь тревоги вновь заскреб по сердцу — чешуйчатыми кольцами. Мать могла рассказать этой старухе! Или Ирия!

Гадюка сама угрожала… Может, врала? Пусть хоть в этом плевке Карлотты будет бессилие, а не яд! Ведь даже у самых опасных гадин он рано или поздно кончается!

О Творец, что тебе стоит? Ну пожалуйста!..

— Твою мать и Эйду в начале прошлого месяца увезли в Лютену солдаты личного гарнизона графа Бертольда Ревинтера.

Нет! О нет!! Ну, пожалуйста — нет!!!

— Узнав об этом, я немедленно послал гонца в Лютену. — Дядя успокаивающе положил руку на плечо племяннику. Значит, еще ничего. Значит — всё не так плохо! — А сегодня получил ответ. Твои родные пропали без вести по дороге. В Южном Лиаре. Держись, мой мальчик! — Ив Кридель крепко сжал ему руку. А рука у дяди — не слабая. И не скажешь, что вовсе не солдат. — Я буду настаивать на расследовании. Прости, что не сказал раньше. Я боялся за твое здоровье и считал тебя слишком юным для таких решений. Но, возможно, ты сумел бы сделать больше меня.

Тревога чуть ослабла — принеся взамен неожиданную слабость. Сейчас Леон и в самом деле ощутил себя больным. Самое страшное не случилось. Дядя ничего не знает! Если б лорда Таррента обвиняли в убийстве — Ив Кридель не утешал бы его сейчас, не сочувствовал и не обвинял себя. Разве только в том, что приютил государственного преступника.

А дядя продолжает говорить — всё так же мягко.

Кто-то подозревает в похищении разбойников. (Кошмар, если они завелись в Лиаре! Леон ведь ехал по тем же дорогам!). А кто-то — орден леонардитов. Чуть ли не в открытую. (Им-то зачем?)

Успела ли Карлотта что-нибудь рассказать людям Ревинтера? Если еще и он узнает… Для Леона этот мерзавец — жутчайший ночной кошмар. Лишь совсем недавно чуть поутихший. За появлением других — посвежее.

Граф Ревинтер когда-то чуть не погубил всю их семью. В один день!

А леонардиты… Как Леон сразу не понял? Если Карлотта у них… в сговоре! — она сможет исполнить все угрозы! Ведь сын не помог ей бежать из монастыря. И теперь она его погубит!

В прежние времена от заточённых злодеев избавлялись с помощью яда. Достаточно было лишь заплатить тюремщику. Жизнь преступника не стоила и меара!

Во что превратился мир — если ныне с тюремщиками сговариваются заключенные? И теперь…

Леон от ужаса разрыдался.

Дядя успокаивал его битый час. Уверяя, что сделает всё от него зависящее, чтобы спасти их родных. Что они — одна семья и будут держаться вместе. Что Леон ни в коем случае не одинок. У него есть старшие родственники. И о нём позаботятся.

Дядя Ив говорил. А племянник плакал, как в детстве. Не в силах остановиться…

В какой-то миг чуть не выложил родственнику всё. Тот ведь взрослый, умный, поможет!

Едва удержался. Дядя не поймет! Никто не сможет понять такое!

Если только отец… Но его больше нет!

А дядя… Разве он когда-нибудь любил такую женщину, как Полина?

Четыре стены. Забранное решеткой окно.

Пяльцы с вышиванием. Стопка книг с монастырскими хрониками и житиями святых угодников разных веков.

Любимым стало «Житие святого Михаила». Основателя ордена нынешних тюремщиков. Одного из самых приличных духовно-рыцарских орденов — надо отдать должное. И магистру, и его творению.

Чтение Элгэ всегда любила даже больше фехтования и скачки наперегонки с ветром. А кроме «Жития» больше здесь ничего нет. На ее вкус.

Никогда не интересовалась историями юных дев и отроков, погибших за веру. Можно найти и более достойную причину для героической смерти. Столь же достойную и глупую, как у Элгэ, например…

Немудрено, что святой Михаил стал для нее почти родным.

Узница уже не злилась. Благородный кардинал Александр ее спас — на время.

И запер в четырех монастырских стенах. Возможно — навсегда. Что еще не самый худший вариант.

Можно попросить еще несколько орденских талмудов в тяжелых переплетах. Среди них наверняка найдется пара-тройка приличных. Только это будет означать, что пленница хочет жить. Настолько, что интересуется новыми книгами.

Незачем давать врагам повод жаждать ее гибели сильнее нынешнего.

За три недели заключения герцогиню Илладэн не навестил никто. Кроме монахинь и матери-настоятельницы.

Святые сёстры приносили еду, воду. Нитки для вышивания и книги. Просили не падать духом. Обещали за нее молиться. Спрашивали, не нужно ли еще чего. И, получив в ответ кроткое «нет», уходили.

Аббатиса дважды в неделю вела долгие душеспасительные беседы. Но все попытки (в перерывах между молитвами за заблудшую душу Элгэ) выяснить, что происходит на воле, кончались ничем.

Будто нигде в подзвездном мире не осталось никого и ничего. Только эти стены, пленница и аббатиса с монахинями.

А еще — святой Михаил. Он тоже два года провел в плену — на Востоке. Так что мог рассказать о потере свободы немало. Если бы «Житие» писал сам, а не какой-то монах — лет сто спустя.

Внешний мир забыл о герцогине Илладэн. Вычеркнул из числа живых. Как когда-то — никому еще не известного рыбака Михаила…

А вот сны здесь — непривычно ярки. Наверное, из-за столь же непривычного заключения!

…Яркий летний луг. Танцуют по глади широкой реки лучи полуденного солнца.

Отец быстрыми саженками плывет на тот берег. Такое бывает часто — десятки раз подряд, на спор.

Мама полушутливо, полувстревоженно кричит ему, чтобы немедленно — сей же миг! — возвращался. Папа в ответ смеется — весело, солнечно и заразительно. Никто больше так не умеет, даже Алексис…

Мама хмурится, грозит маленьким кулачком. Его не боится даже Диего.

Когда отец окажется на берегу — с нее вмиг слетит весь гнев. Останется лишь радость. Мама вообще никогда не умела долго сердиться. Ни на кого.

Блики солнца играют на водяном шелке. Теплый летний ветер гонит невесомую рябь, папа хохочет…

Диего что-то строит на песке. Предусмотрительно выбравшись за линию шаловливых волн.